5

Оказывается, у госпожи Вельяминовой к моей рукописи – масса претензий. Причем – претензий принципиальных.

Случись такое в былое время, когда я ничем не отличался от ближних, я б гордо пожал плечами. Но обстоятельства изменились, и я был не только уязвлен. Я не на шутку разволновался. Некая старая гусыня сейчас поставила под угрозу интуитивную, но, как выяснилось, столь дальновидную попытку «оставить след». Будь ты неладна!

Старик Безродов, изнемогавший под грузом собственной информированности, мне рассказал об этой даме. Сударыня проживала в провинции. Когда она схоронила мужа, решила перебраться в столицу (мне повезло!), где давний друг пустился в издательскую деятельность и пригласил занять вакансию верховной жрицы, духовной силы и генератора идей – он был о ней высокого мнения. Видимо, на собственный череп сей просветитель не полагался.

Да, я был зол. И дело было не только в мальчишеском желании хоть как-то запечатлеть свое имя прежде, чем сам я его забуду. Я полагал, что дни и труды столь популярного адвоката достойны внимания читателя. С пренебрежением отнеслись не столько даже к произведению и автору, сколько ко мне самому.

Бог с ним, с моим искусством трибуна, с моим дарованием полемиста – нас много, неоцененных гениев. Но разве описанные дела и их фигуранты не характерны? Неужто же вам не любопытен такой кровоточащий пласт нашей жизни? А если к тому же подумать о том, что пик моей карьеры пришелся на славные советские годы, то эти записи обретают немалый документальный вес. Возьмите хотя бы «книжное дело», где я подошел к опасной грани.

Стоило только мне оступиться! Я уже видел, как возникают достаточно четкие очертания политического процесса. Мой бывший сокурсник Бесфамильный при встрече мне даже намекнул, что было б мудрей сослаться на занятость. Не брать на себя защиту парня, проходившего по скользкой статье. Он знал, что я избегал коллизий, в которых прощупывалась или угадывалась идеологическая подкладка. Думаю, этой моей ущербностью он объяснил себе раз навсегда несостоявшееся лидерство Алексея Головина. Однажды походя дал понять, что эскапизм идеологичен. И, между прочим, нисколько не меньше, чем общественная активность. Я усмехнулся и ответил, что «эскапизм» – мудреное слово. Много уместнее слово «лень». Он тоже усмехнулся, заметил, что я ленивец особого склада. В общем, мы оба усмехнулись и разом свернули с этой дорожки. Его совету я не последовал. А почему – объясню поздней.

Но и мои бытовики не были лишь мелким помолом в жернове судебной машины. В их судьбах, на первый взгляд обычных, высвечивалась судьба страны, избравшей свой способ существования. Не говорю уже об иных, незаурядных авантюристах. Таком, например, как Артур Феофилов – в восьмидесятые его имя было не менее знаменито, чем имя эстрадника-гастролера. Впрочем, и он был гастролер.

Загрузка...